Именно из-за этой, старой части, Барнаул нередко называли Старгородом и Старогорском.
От поэзии к прозе
…Его путь в поэзию был предопределен, это он усвоил накрепко и никогда не переходил судьбе дорогу. Чем бы ни занимался Александр Зуев – все было лишь способом для пропитания, для поддержки штанов, как говорится. Мы же понимаем, что стихи нынче не кормят, если, конечно, рядом с ними не лежит толстый кошелек спонсора. И тем не менее главным делом всей его жизни стали именно стихи. Свою самую первую тонюсенькую книжицу он издал на собственные деньги, но так как стихов к тому времени (конец 1990-х) накопилось много, а средств из его дворницкой зарплаты удалось собрать гораздо меньше, то и книжка получилась в треть листа А4. Но именно этот первый самиздат познакомил барнаульцев с Александром Зуевым, поэтом почти камерным, негромким, но с таким пристально выраженным взглядом на происходящее как вокруг, так и в себе самом, что сомнений в его искренности не возникало. То же касается и творческого процесса работы со словом, здесь Александр Зуев поблажек себе тоже не давал и не дает – отменный знаток своего ремесла, он прекрасно понимает, более того, чувствует слово и уж чего-чего, а фальши не допускает, для него это хуже оскорбления. С тех пор он издал несколько солидных сборников, стал лауреатом премий Николая Черкасова и Леонида Мерзликина и… взялся за прозу. С чего бы это? Ему бы успеть написать в Богом отмеренное время хотя бы то, что живет в его сердце и душе, а он сел за рассказы… Есть, конечно, в этом доля правды, есть, но то, что опубликовано в его новой книжке «Семена разноцветных астр», не написать он просто не мог. Строго говоря, это те же самые стихи, только в прозе. Сюжеты, мотивы, стилистика, сама интонация подачи материала, ненавязчивая, даже застенчивая, – за всем этим тот же самый Александр Зуев, вдумчивый, слегка грустящий, не осуждающий никого и не судящий, все в этой жизни понимающий, но не все в ней по внутренним убеждениям своим принимающий.
Свой Барнаул
…О Барнауле написано не много, но и не мало, при этом жанровая палитра весьма разнообразна – от рассказа до романа, от эссе до очерка, от энциклопедии до поэмы. И ведь какие имена за ними стоят! Пётр Бородкин и Марк Юдалевич, Александр Родионов и Вячеслав Чиликин, Владислав Козодоев и Виктор Сидоров, Сергей Боженко и Василий Нечунаев… И у каждого из них свой Барнаул. Свой он и у Александра Зуева. Это город, которого сегодня уже нет, он остался лишь в памяти тех, кто когда-то жил на его улочках-переулочках, которых, увы, тоже сегодня нет. Экскурс в былое – такой прием далеко не нов, в том числе и в литературе. Однако у каждого писателя и поэта это прошлое свое, как группа крови. Зуевский Барнаул прочно живет в нем его детством, юностью и беспечностью молодости. Оттуда корни его стихов и рассказов, в которых есть все, кроме желания порисоваться на публике своей неординарностью. Да, Зуев хорошо образован, у него замечательный литературный вкус, у него прекрасная память на тексты, события и лица, и этот набор качеств используется им по прямому назначению – его слова и выражения точны, характеры прописаны четко, буквально одной фразой, и, читая его стихи и прозу, ловишь себя на мысли: «Как все хорошо и ясно, и почему же я сам до этого не додумался?».
Барнаул Александра Зуева – это те, кого он знал и любил, кто был дорог ему как собрат по перу – Станислав Яненко, Борис Капустин, Ирина Кирилина, его мама и бабушка, родные и близкие, его поросшие тополями песчаные улицы и речка Барнаулка, его сослуживцы по земснаряду, его Обь и Булыгино… А начиналось все со слова, печатного же, конечно. Вот что пишет Александр Зуев.
«Там жила библиотека»
«Потрепанная невзрачная книжка называлась «Серая скала». Таинственный свет подземелий, жутковатые тайны скрытых в скале потайных ходов каменоломни… «Наши» разведчики разгадывали «их» секреты. Подобные книжки мы проглатывали, пропадая по выходным дням в читальном зале.
В читалке, набитой под завязку, иногда подставляли дополнительные табуретки к столам, где восседали книгочеи постарше, посолиднее. До сих про, кажется, различаю я в нынешней безликой, на один манер упакованной и причесанной толпе лица тех – из читалки. Наметанным глазом книгоглота…
…Оранжевый Майн Рид и зеленый Фенимор Купер… Толстые потрепанные тома, обворожительные виньетки переплетов…
…Библиотека жила в двухэтажном бревенчатом доме. Козырек над парадным. Медная литая ручка на входной двери. Крутая лестница. Перескрип ее певучих ступенек – рондо Моцарта в раннем морозном утре… Высокие беленые потолки, голландская печь. Мерзлые березовые дрова…
По нетронутому белому снежку мы неслись в читалку как на праздник. Вдруг повезет – захватишь заветные «Записки о Шерлоке Холмсе» или «Тайну двух океанов».
…Гремит дровами у печи громкоголосая бабка-истопница. Мы прошмыгиваем в раздевалку. Мимо тяжелого и неуютного взгляда толстой библиотекарши с абонемента… Не то в читальной комнате, за белой дверью – там жила фея добрая. Добротой искрился ее выразительный – из глубины – светлый взгляд. «Фея» никогда не повышала голоса, словно боялась его застудить. Двигалась легко и бесшумно… Книгохранительница!.. Книги из ее рук излучали тепло, были самыми желанными. Книги, наверное, тоже разбирались – кто чего стоит.
…Жарко разгорались дрова в печи. Мягкое, обволакивающее тепло шло в читальную комнату от голландки. Летели страницы «Записок…». Быстро сгорал короткий зимний день. Веселые оранжевые всполохи скользили по широким подоконникам, синевой накрывало морозные окна».
Эта маленькая чудесная вещица лучше всего объясняет, почему Зуев стал поэтом. Впрочем, его нынешние собратья по перу стали ими тоже не по гаджетам. И это хорошо.
