Фото из Тегерана

Вечерний Барнаул

16 февраля 2019 19:30
В семьях фронтовиков мало фотографий военного времени. Не до фотосессий было воевавшим, да и кто мог в те годы сделать твой снимок? Разве только корреспондент военной газеты, если ты совершил подвиг. Ну, или еще, снимаясь на партбилет, мог солдат выпросить у полкового фотографа карточку, чтобы послать домой.



И уж, конечно, на всех этих фотографиях, ломких и пожелтевших, сидит или стоит солдат обязательно в форме: гимнастерке, шинели или бушлате, пилотке, шапке-ушанке или бескозырке. Дико было бы, согласитесь, вынуть из солдатского конверта-треугольника, присланного бойцом со 2-го Украинского фронта, его портрет в рубахе-косоворотке и канотье на стриженой голове.

Моего отца Георгия Прокопьевича Скорлупина призвали в ряды РККА в 1940 году, а домой он вернулся в декабре 1946-го. Мы, мальчишки и девчонки, родившиеся в первые послевоенные годы, считали само собой разумеющимся, что отцы наши воевали с немцами и всех их победили. Свидетельства их боевого прошлого хранятся в тощеньких альбомах несколько военных фотографий, на обратной стороне которых обязательно поставлена дата.

С войны отец привез всего шесть фотокарточек. В раннем детстве я любил рассматривать их, выделяя из числа других немногочисленных снимков членов нашей фамилии. Еще бы, ведь на них отец был в военной форме, а на двух снимках – даже в буденовке, а я, хоть и малолетка, совершенно точно знал, что в таких вот шапках воевали красные против белых. Отец рассказывал мне потом, что многие части Красной Армии (особенно за Уралом) первый год Великой Отечественной встретили, как в гражданскую войну, – в буденовках и обмотках...

Я был уже школьником, когда однажды, привычно перебирая фотографии, перевернул обратной стороной снимок отца, где он был запечатлен этаким франтом: пиджак по последней моде, галстук, элегантная шляпа. Бездумно прочитал надпись: «Тегеран, ноябрь 1944 г.». И уже отложив фотокарточку, вдруг сообразил: год-то – военный! Какой еще Тегеран?! И почему на отце вместо формы – гражданская одежда?

Все эти вопросы я разом и выпалил вернувшемуся с работы отцу. И он стал рассказывать... Наверно, именно тогда и возникла у меня до сих пор не прошедшая любовь к истории. Оказалось, что война, которая в моем мальчишеском представлении была только там, где стреляют, погибают и побеждают, вовсе этим не исчерпывалась. Тогда я впервые по-настоящему понял, что война, которую мы, дети и подростки, знали только как схватку между Германией и Советским Союзом, на самом деле захватила множество других стран (но, разумеется, в этой великой войне мы победили всех остальных).

Через какое-то время я узнал и из учебников по истории, и из художественных книг о Тегеранской конференции. И стал допрашивать отца уже целенаправленно: «А вот там пишут, что...», «А Черчилль и вправду был такой толстый?», «А как вы с американцами разговаривали?».

Отец отвечал. А я в живую, как сказали бы сейчас, узнавал, что общение с американцами не поощрялось, что пишут в книгах правильно, но не все, и что Черчилля (равно как и Рузвельта) он видел несколько раз, и что премьер действительно был грузен и неповоротлив.

Надо сказать, что отец, хоть и был рассказчиком не из последних, про войну вспоминал редко, в основном – во время застолий, когда фронтовики (а в те годы практически все мужчины цветущего возраста были фронтовиками) начинали вспоминать дни боевые. И тем удивительней звучали его рассказы про 1943 или 1944 год. Вместо привычных мальчишечьим ушам «И вот сразу после Сталинграда...» или «Как только мы из-под Киева вышли...» я слышал: «А с сентября по октябрь в Тегеране жара – не продохнуть. У нас в роте каждый день двое-трое с солнечными ударами в санбате лежат».

...В Тегеран отец прибыл в составе 131-го отдельного мотострелкового полка осенью 1942 года. Около года солдат использовали для подготовки предстоящей встречи «большой тройки». Они реконструировали аэродром, где должны были сесть самолеты глав СССР, Англии и США, обустраивали казармы, тренировались в смене постов и караулов в главном здании, неделями колесили на лендлизовских «фордах» по главным и второстепенным улицам иранской столицы, изучая город «на всякий случай».

Как рассказывал отец, Сталин прилетел первым. В последних числах ноября 1943 года ночью на аэродром приземлился наш транспортный самолет, а через пару минут – девятка наших Яков. Потом ходили слухи, мол, кто-то из пилотов истребителей поведал, что их подняли с приграничного аэродрома и по радио приказали сопровождать в Иран гражданский самолет, во время полета оберегать его как родную мать, а в случае атаки вражеских самолетов – идти на таран. А прилетев, пилоты обнаружили, что в самолетах отсутствуют боекомплекты...

Вслед за Сталиным прибыли Рузвельт и Черчилль. Они пробыли в Тегеране четыре или пять дней и, обо всем договорившись, отбыли. Улетел и Сталин. А 131-й отдельный мотострелковый полк из состава пограничных войск НКВД остался в Тегеране до осени 1944 года... Отец рассказывал, как иногда по ночам (и никогда – днем) на грузовом «форде» по приказу командира возил по странным маршрутам («А куда хочешь, туда и езжай!») странных людей. Эти люди, вне всяких сомнений, русские, в гражданской одежде, забирались в тентованный кузов и по всему маршруту на ходу выпрыгивали из машины в подходящих и неподходящих местах, скрываясь в темноте. В чем тут дело, отец ломает голову до сих пор... Тогда-то и сделал отец по примеру многих своих однополчан в одном из тегеранских фотоателье снимок в гражданке.

Потом Георгий Скорлупин перегонял лендлизовские автомобили, потом война закончилась нашей Победой. А затем отец воевал с «лесными братьями». До зимы 1946 года. Но это – уже совсем другая история...

Николай Скорлупин.


Фото из личного архива Н.Г. Скорлупина и сети Интернет.