Эсфирь Гринштейн ушла на фронт добровольцем в составе 312-й стрелковой дивизии, сформированной на Алтае. Окончив курсы медицинских сестер, она прошла практику в одном из барнаульских госпиталей и уже в апреле 1942 года приняла первый бой у села Погорелое Городище под Москвой.
Фото из архива семьи Гринштейн
Сестричка Фира
В течение трех месяцев 312-ю стрелковую дивизию перемещали с одного участка Западного фронта на другой для замены измотанных в боях частей. В августе 1942 года воинское соединение приняло участие в тяжелых боях за город Карманово Смоленской области – опорный пункт немцев, для чего пришлось форсировать реку Гжать. Ведя непрерывные наступательные бои, дивизия потеряла половину своего состава, большую часть командиров рот и взводов.
- Меня прикрепили к полевому госпиталю, – вспоминает Эсфирь Рувимовна. – Я не ассистировала врачам, а выносила с поля боя раненых. Роста и веса во мне было мало, поэтому не могла тащить бойца в одиночку, оказывала первую помощь на месте и ждала, когда к нам доберется либо санитар, либо другая медсестричка. Поначалу пробовала и сама тащить на плащ-палатке, но даже с места сдвинуть раненого не могла. А вокруг ад кромешный, снаряды рвутся, пули свистят, мы не ждали, пока атака закончится, выдвигались сразу за наступающими.
Горожанка, привыкшая к удобствам, тяжело привыкала к военному быту. Длинные косы пришлось обрезать практически сразу, чтобы не завшиветь: мыться было негде, да и некогда – дивизия постоянно перемещалась. Практически каждый день менялись и землянки, в которых ночевали сестры милосердия, ни одну из них девушкам не удалось хоть как-то обжить. Однажды Фира попала под руку командиру, которому нужно было срочно доставить донесение в штаб. Девушку буквально закинули на круп лошади. Как она добралась с этим донесением до места, помнит плохо, зато запомнила, как над ней потешались в части из-за кавалерийской походки.
- В один из дней относительного затишья наши парни затопили баню по-черному, – рассказывает участница войны. – Дело было поздней осенью, снег уже лег основательно. Я так обрадовалась возможности помыться впервые за полгода, что упросила парней пустить меня с подружкой первыми. Хоть и мылись мы на коленках на полу, все-таки угорели, выползли из бани на снег и упали. Хорошо, мимо проходили бойцы, заметили нас и занесли в землянку, иначе замерзли бы насмерть. А потом в штабе дивизии кто-то посмотрел мое личное дело, увидел, что умею печатать вслепую, и меня забрали в секретный отдел.
Совершенно секретно
- Штаб дивизии всегда располагался в непосредственной близости к линии фронта, где бы мы ни находились, – рассказывает Эсфирь Рувимовна. – Я часто перепечатывала рукописные тексты, научившись разбирать любой почерк, а за моей спиной стоял боец, чтобы никто ко мне не подходил. Нас было всего две машинистки, поэтому работали на износ, а по ночам я еще учила молодых девчонок из пополнения обращению с печатной машинкой. Обмундирование получила при отправке на фронт, сапоги давно изорвала, поэтому на ногах носила портянки, а сверху перевязь для раненых наподобие брезентовых чехлов. Спрячу ноги за корпус от машинки и работаю при свете керосинок. Кто-то из командования обратил внимание на мою «обувку», и утром возле топчана стояли сапоги. Ела тут же, сдвинув машинку на край стола, то есть практически не видела белого света.
В один из налетов снаряд пробил крышу землянки и упал возле стола машинистки, не разорвавшись. Перепуганная девушка только на полчаса прервала работу, пока минеры выносили снаряд, и снова застучала по клавишам, не обращая внимания на тех, кто перекрывал накат из бревен.
- Бойцы из охраны штаба относились ко мне как к младшей сестре, хотя по возрасту мы друг от друга мало отличались, – с улыбкой говорит ветеран. – Если при освобождении деревни или города попадались брошенные женские вещи, обязательно приносили мне, вдруг что подойдет? Мы все делились друг с другом, чем могли, я отдавала махорку, мне – кусочки сахара. Помню, когда шли бои за Белоруссию, меня подселили в избу к семье, где отец партизанил, а мать с утра до вечера работала в поле. Маленькие дети были дома одни, и когда мне приносили ужин, я себе только хлеб оставляла, не могла смотреть в голодные детские глаза. Ослабла так, что подхватила тиф и еле-еле выкарабкалась, стала похожа на скелет, обтянутый кожей.
Фото из архива семьи Гринштейн
На трудовом фронте
В 1944 году 312-я стрелковая дивизия приняла участие в Люблин-Брестской операции в составе 1-го Белорусского фронта. Эсфирь Рувимовна своими глазами видела разрушенные улицы Варшавы, где для нее и закончилась война.
- Меня комиссовали по состоянию здоровья, а мои брат и дядя воевали до полной победы, – рассказывает ветеран войны. – Я несколько месяцев долечивалась в барнаульском госпитале, в начале 1945 года после тяжелого ранения был комиссован и вернулся домой мой будущий муж – Семён Гринштейн. Мы знали друг друга с детства, росли на соседних улицах, поэтому поженились без долгих ухаживаний. Он умер от ран за два месяца до рождения третьей дочери, прожив всего семь лет после войны. Тяжело было одной поднимать дочерей, помогала родня, соседи приносили вещи для девчонок, подкармливали их. Меня, как коммуниста со стажем, пригласили в машбюро Алтайского института сельскохозяйственного машиностроения – ныне это политехнический университет. Сами понимаете, после войны нужно было готовить кадры для промышленности, преподавателей и специалистов не хватало. Так что я снова практически ночевала на работе. Многое помню о военных событиях, как форсировали реку Гжать под непрерывным огнем врага, а на другом берегу переправившиеся чуть ли не зубами выгрызли у фашистов Ржевский выступ. Помню белорусские леса, и как сгорала там в тифозной лихорадке. Но чаще всего вспоминаю людей, которые помогли мне выжить и поднять на ноги детей. Эту память я не потеряю, пока жива.
Эсфирь Рувимовна Гринштейн награждена медалями «За боевые заслуги», «За освобождение Варшавы», медалью ветерана труда «За долголетний и добросовестный труд». Она вырастила трех дочерей, троих внуков и троих правнуков, проработав в машбюро политехнического университета более 50 лет.