Когда читаешь его стихи, погружаясь в гармоничный мир природы и ощущая ее дыхание, невольно поддаешься их очарованию. И очень сложно поверить в то, что их написал сотню лет тому назад человек, только что овладевший грамотой.
Илья Мухачёв во время Великой Отечественной войны много работал и как журналист, и как поэт: он писал о подвигах воинов-сибиряков, о героизме тружеников тыла, его перу принадлежит много надписей к агитационным плакатам военных лет.
Удивительно, но находясь в центре Бийска, по соседству с оживленными и суматошными городскими магистралями, эта большая улица отличается спокойным ритмом и своими романтическими тенистыми уголками.
«У нашей улицы свой характер и своя атмосфера», — заметив мое удивление, объясняет встретившая меня родственница Татьяна Гайденко.
С улыбкой она добавила:
«Может, потому что носит имя поэта Ильи Мухачёва. Когда мы сюда переехали, я сразу нашла и прочла его стихи. Простые, ясные, в них подмечено то, что порой не замечаешь, но чувствуешь подспудно».
Татьяна Александровна, помощник воспитателя детсада, на прогулке рассказывает детям иногда о человеке, имя которого присвоено улице.
Илья Мухачёв по праву занял свое место на литературной карте Сибири. Не последнюю роль в его судьбе сыграл Барнаул.
Плот на реке
Илья Мухачёв родился в Бийске 30 июля 1896 года. С раннего детства он вместе с отцом-лесорубом трудился на перегонке плотов по реке Бие, зачастую оказываясь в экстремальных ситуациях, рискуя жизнью и здоровьем. Это была суровая школа жизни. Подростком работал печником, лесорубом, кожевником. Но тяжелый труд не лишил чуткого мальчика умения видеть и слышать все, что происходит в природе, подмечать в обыденном необычное. Грамоты он не знал, о стихах имел смутное представление, но в душе копился неоценимый лирический багаж.
В Первую мировую войну его призвали на фронт. На Пинских болотах в Белоруссии алтайский паренек получил ранение и после лечения вернулся в Бийск. Работал на кожевенном заводе. В 1919 году добровольцем пошел служить в Красную Армию, где наконец овладел грамотой, пристрастился к чтению. Окончил курсы красноармейских библиотекарей, заведовал библиотечной секцией в 1-м Бийском полку особого назначения. Работал библиотекарем и после демобилизации.
Оказавшись среди книг и сделав для себя массу открытий, 26-летний Мухачёв понял, что и сам может выразить себя в поэтических образах. Появились первые стихи. Некоторые из них — «Комсомольцы Алтая», «Голодные дети Германии» — были опубликованы в местной газете «Звезда Алтая» (позже «Бийский рабочий»), пробует себя и в публицистике, а вскоре Илья Андреевич становится постоянным автором сатирического приложения к газете «Обутка». И читатели тут же заметили его — стихи и частушки звучали едко и злободневно.
Но его материальное положение оставалось очень сложным, приходилось донашивать солдатское обмундирование да перебиваться на хлебе и воде.
В Барнауле
В 1926 году Илья Мухачёв перебрался в Барнаул. Благодаря воспоминанием Топорова можно составить портрет, понять, чем и как была наполнена жизнь поэта, которого Адриан Митрофанович назвал алтайским самоцветом.
В редакции газеты «Красный Алтай» (ныне «Алтайская правда») под Мухачёва завели уголок «Колючие факты» - отбирались подходящие материалы из писем селькоров, и Илья Андреевич сочинял по ним сатирические стихи, которые печатались под псевдонимами: Лука, Крюков, Шило, Зуб и др.
«Однако гонорара за всю эту работу не хватало даже на мало-мальски сносную жизнь. Как раз в эту пору он и появился в квартире Александра Пиотровского в доме учителя И.М. Чупрунова на Томской улице. Там я и познакомился с Ильей Андреевичем лично, - пишет в своих воспоминаниях Топоров. - Высокого роста, слегка раскосый, одетый в замызганные пиджачишко и брючки, он выглядел медвежеватым деревенским парнем. Застенчивый и угловатый, он говорил так вкрадчиво и робко, точно сообщал собеседнику какую-то тайну. Иногда по лицу его скользила хитроватая усмешка, которая говорила: «Погодите, я вам ужо покажу!». Но когда он, вынув из кармана замусоленные клочки бумаги, читал по ним свои новые стихи, то весь преображался, казался выше ростом, победно оглядывал слушателей. Обычно монотонный голос его покорял тогда гибкими задушевными интонациями... Освоившись в кругу барнаульских друзей, Илья Андреевич держал себя развязно, много и громко говорил о литературе, рассказывал о своих приключениях, творческих замыслах и восторгался Есениным…».
Топоров вспоминал, как реагировал Илья Андреевич на критические высказывания кружковцев о поэте-хулигане:
«Эх, вы!.. Слепые и глухие… Мир еще не знал такого тонкого проникновения в суть вещей и души человеческой, какое показал Есенин!.. Нос у многих толст, чтобы почувствовать всю глубину и поэтичность каждой есенинской строчки… Есенин — титан поэзии! Он опередил нашу эпоху на сто лет!..»
У самого бийчанина набралось немало хороших стихов, принятых на ура литературным сообществом, пора было «выстрелить» целой книгой. Но в те годы в нашем городе государственного книжного издательства не было. И хорошо зарабатывавший журналист, выходец из Бийска, издал на собственные средства первый сборник Мухачёва «Чуйский тракт». О гонораре автору речи не было, весь тираж — 2000 экземпляров — издатель подарил автору в безусловное его распоряжение.
«Сдав этот тираж в барнаульский книжный магазин Сибкрайиздата, Илья Андреевич получил 400 рублей — изрядную по тому времени сумму… — пишет Топоров. — Обложку сборника украсил рисунок известного художника-алтайца Григория Гуркина. Сборник „Чуйский тракт“ понравился и моим слушателям — крестьянам в коммуне „Майское утро“. Их тронула кольцовская искренность, простота и живописность стихов алтайского поэта».
Журналист Александр Смердов откликнулся на выход книги статьей «На горном пути», в которой говорилось:
«В 1926 году в Барнауле некий частный издатель выпустил двухтысячным тиражом тоненькую книжечку стихов начинающего автора. <…> Немногим из читателей было известно, что автор — мездрильщик кожевенного завода, только несколько лет назад овладевший грамотой».
Большой поэт
В двадцатые годы прошлого столетия умели ценить поэтическое слово. Стихи Ильи Мухачёва разлетелись по всей Сибири. Он долгое время жил в Новосибирске, много путешествовал по Алтаю, очень полюбил и воспевал природу Горного Алтая. 1 августа 1940 года в Барнауле состоялся творческий вечер сибирского поэта Ильи Мухачёва. Поэт прочитал новые стихи и поэму «Мой друг».
Начиная с 1925 года и до самой смерти поэта в 1958 году, его произведения не сходили со страниц «Сибирских огней» и других периодических изданий. Лирические миниатюры иногда сменялись широкими картинами, изображающими советского человека, покоряющего и преображающего природу для счастья всех людей. В 1935 году Илья Андреевич был удостоен краевой литературной премии имени А. М. Горького за поэму об эстонском большевике-интернационалисте Карло Тэтэнгоди.
Литератор Ольга Киевская уверена:
«Романтическая приподнятость роднит поэзию Мухачёва с алтайским народным творчеством. Из фольклора перешли к поэту и красочные, как алтайские самоцветы, эпитеты, и неожиданные, смелые метафоры».
Из поэзии Ильи Мухачёва
Мой стих не мудрствует лукаво,
Не ждет ни славы, ни наград.
Он скромен, как роса на травах,
Как незабудок аромат.
И зародился он в скитаниях,
В кругу лесов, где зверя след,
Где от цветов идет сиянье —
Такой неуловимый свет.
И я люблю такое слово,
Что дышит запахом тайги.
Ведь и в моей душе суровой
Есть нежной ласки лепестки.
И край наш зелен и прекрасен,
Травой и лесом он богат.
С того и стих мой свеж и ясен,
Как незабудок аромат.
В лесу
Смолой и солнцем пахнет хвоя,
Замолкнув, сосны дремлют стоя;
Сверкают на затылках пней
Серебряные капли зноя;
Березы, полные покоя,
Чуть дышат зеленью своей,
И слышно, как, жилище строя,
Шуршит былинкой муравей.
Детство
Я там бродил, смеялся незабудкам,
Что рождены не бегать, не летать.
Оттуда я неопытным рассудком
Пытался тайны мира постигать.
В долине той, где светлые, босые
Шумят березы около ключа,
Я наблюдал, как пробиралась Бия
Меж берегов, сердито грохоча…
Письма другу
Отрывок
Вот в этот час, мой друг, вот в этот самый,
Когда знакомыми тебе лесами
Я на рудник иду тропою новой,
У вас на западе, быть может, снова
Невиданная битва загремела…
И всё, что там цвело и зеленело,
Покрылось жаркой пылью, засыхая…
И ты стоишь у пушки, посылая
Снаряды, сеющие гром и гибель.
И, может быть, под эти гулы, шумы
Тебе сторонка вспомнилась родная —
Вот этот лес, низина голубая,
Где плещется река, и ты подумал:
«А там теперь, наверно, тишь такая,
Что даже слышно, как цветет малина…»
Мой друг, неправда это! По долинам,
И по лугам, и по высоким склонам
Наш лес пронизан гулом, шумом, звоном…
Едва рассвет посеребрит поляны,
Выходят лесорубы на деляны.
И дотемна, пока хватает силы,
Звенят их топоры, шумят их пилы,
И сосны шумно валятся на скаты,
Расплёскивая воздух тепловатый.
Здесь всюду шум труда. И веток шепот
Им заглушается. Мы, рудокопы,
Поразметав камней тяжелых груды,
Взорвав утесов бурые громады,
Берем у гор их клад богатый — руды…
И, может быть, те самые снаряды,
Что выпускаешь ты сейчас в бандитов,
У нас же на заводах все отлиты
Из той руды, которая добыта
Вот здесь, где всюду лес, трава и камень,
Моими огрубелыми руками.
И доски ящика, вот этого, в котором
Тебе снаряды по полю подносят,
Быть может, пахнут смолью темнокорых
И зеленохвойных наших сосен.
1944
